Сергей Лукьяненко - Глубина [сборник]
Вика.
Я замираю, глядя на девушку, которая улыбается мне каждое утро.
100
Мадам появляется неслышно, как привидение.
Садится рядом, спрашивает:
— Вам налить еще вина, Стрелок?
Киваю. Я, наверное, долго так просидел, разглядывая Вику. На фотографии вечерний полумрак, она сидит на перилах деревянной веранды, за ее спиной — темная кайма леса, тускло-желтый пузатый фонарь в высокой траве, черное зеркало бассейна.
— У нас бывают самые разные клиенты, — задумчиво говорит Мадам. — Некоторым нравятся кинозвезды, а некоторым — козочки… — Легкая усмешка.
— Кто эта девушка? — спрашиваю я. Мадам недоуменно смотрит на меня.
— У нее есть реальный прототип?
Хозяйка борделя прижимается к моему плечу, долго смотрит на фотографию.
— Стрелок, на такие вопросы я не имею право отвечать. Да и не знаю. Здесь тысячи лиц, Стрелок. Многие могут показаться вам знакомыми, — легкая улыбка, — но это случайность. Она вам кого-то напоминает?
— Да.
— Кого-то реального?
— Не совсем… — Я обрываю свою одностороннюю откровенность. — Мадам, я могу… встретиться с этой девушкой?
— Разумеется. — Наши взгляды встречаются, наши лица рядом, в ее глазах ирония и насмешка. — Десять долларов час. Сорок долларов ночь. У нас умеренные цены. Доступные любому хакеру.
— Вы жестоки, — говорю я.
— Да. Когда мне кажется, что симпатичный молодой человек начинает сходить с ума, я бываю жестока.
Достаю кредитную карточку.
— Сорок долларов?
— Да.
Она принимает деньги. Медлит, потом говорит:
— Стрелок, выслушайте одну историю… Жила маленькая глупенькая девочка, училась в институте, прыгала на дискотеках, флиртовала с парнями. И любила певца. Того часто показывали по телевидению, у него брали интервью, его фотографии печатали на обложках журналов. Он был хороший певец, и он пел о любви. Девочка очень верила в любовь.
— Я знаю, как кончаются такие истории, — говорю я. Не только Мадам умеет быть жестокой.
— Певец приехал на гастроли в ее родной город, — продолжает Мадам. — Девочка была на всех концертах. Выскакивала на сцену с букетами цветов, и певец целовал ее в щеку. Конечно, она добилась своего. На второй день она вошла в его гостиничный номер и вышла только утром. И больше не приходила на концерты. Нет, певец и вправду оказался хорошим человеком и красивым мужчиной. Он был нежен и ласков, остроумен и весел. Девочка ни о чем не жалела. Но она перестала верить в любовь. Знаете, почему?
— Она смешала иллюзию и реальность, — отвечаю я.
— Вы понимаете. Да, конечно. Лучше бы он оказался тупым и грязным хамом. Гораздо лучше. Девочка нашла бы другой идеал или попросту продолжила любить образ певца. А так… это было похоже на зеркало. Любовь к отражению. Правдивому и безупречно чистому. Но она и впрямь встретилась со своей мечтой. Нашла идеал. А его надо любить на расстоянии.
Я киваю.
Конечно, Мадам… Разумеется, мудрая хозяйка борделя. Бесспорно, познавшая жизнь повелительница любви и секса.
Я знаю.
— Мадам, напомните, я уже заплатил вам?
Женщина вздыхает:
— Идемте, Стрелок…
Мы поднимаемся по лестнице. Коридор, двери. Мадам подводит меня к двери с номером «б», касается плеча:
— Всего вам хорошего, Стрелок… Да, кстати, та история, что я рассказала, — она случилась не со мной. Но я знаю много таких историй.
101
За дверью — не комната, а сад. Ночной сад, тихо стрекочут кузнечики, воздух прохладен и свеж, под ногами крепкая густая трава.
А чего я, собственно говоря, ожидал?
Гостиничного номера с расшатанной кроватью и мокрых от частых стирок простыней? Виртуальность тем и хороша, что внутреннее пространство своего дома можно делать сколь угодно большим.
Иду на свет фонаря в траве.
Движения медленные и вялые, сон почти отступил, смирившись, но нахлынула свинцовая усталость.
Домик маленький, это то ли хорошая дача, то ли скромный коттедж. Никого нет. фонарь светит одиноко и тоскливо. На мгновение мне кажется, что сердобольная Мадам решила оставить меня в одиночестве. Нет, вряд ли. Сочувствие сочувствием, а бизнес на первом месте.
Сажусь перед фонарем — это старинная керосиновая лампа в закрытом сеткой корпусе. С такими спускаются в подземелья. В глубину.
Вокруг лампы вьются мошки, колотятся о стекло, бессильно пытаясь ворваться в свет. Люди куда глупее мошек. Они всегда находят огонь, чтобы обжечь свои крылья. На то они и люди.
Шагов я не слышу, просто на плечи мне ложатся руки. Неуверенно, робко. Словно привыкая.
— Здесь всегда так тихо? — спрашиваю я.
— Нет.
Я вздрагиваю. Даже голос ее мне знаком.
— Все зависит от гостей.
— Мне нравится тишина, — говорю я, по-прежнему не оборачиваясь.
— Мне тоже, — соглашается она. Может быть, из желания понравиться. Может быть, искренне.
И я решаюсь обернуться.
Она такая же, как на фотографии. В короткой юбке — не сексапильно-короткой, а просто в удобной летней одежде. В блузке дымчатого шелка. На ногах серые босоножки, темные волосы стянуты на лбу ленточкой.
Девушка смотрит на меня серьезно, изучающе. Словно я не клиент, которого ей придется обслуживать, а действительно гость, которого можно принять, а можно и выгнать в ночь.
— Меня сегодня весь день называли Стрелком, говорю я. — Но ты лучше зови меня Леонидом.
Она кивает, соглашаясь.
— И… если можно, — добавляю я, — если можно, я буду звать тебя Викой.
Девушка очень долго молчит, и я решаю, что невольно обидел ее. Но она лишь спрашивает.
— Почему? Я кого-то тебе напоминаю?
— Да, — признаюсь я. — Все равно я забудусь и назову тебя так. Давай лучше избежим этого.
— Давай, — соглашается она, садясь рядом, протягивает руки, греет их над фонарем, как над костром. — Я легко привыкаю к именам.
— Я тоже.
Мы сидим и молчим. Я чувствую, как потихоньку проваливаюсь — все глубже и глубже…
— Вика.
— Что, Леонид?
— Я буду большим дураком, если усну сейчас?
— Не знаю, — говорит она. — Тяжелый был день?
— Тяжелые еще будут.
— В доме есть кровать… как ты понимаешь.
Я киваю. Не хочется вставать и уходить из живой тишины в мертвую.
— А если хочешь, я принесу тебе одеяло, — продолжает Вика.
— Спасибо. Это будет просто здорово.
Она встает, и я собираю остатки сил. Глубина-глубина, я не твой… отпусти меня, глубина…
Вначале я сходил в туалет. Слава богу, провода от костюма и шлема достаточно длинные. Потом добрел до тахты, упал на постель, отшвыривая подушку. В виртуальном шлеме и так голова задрана. К утру занемеет шея, но я не хочу сейчас уходить.
— Вика, включай дип… — прошептал я «Виндоус-Хоум». Цветная метель, и я вновь в глубине.
— Что ты сказал? — Вика стоит рядом. Та Вика, которая живая… почти.
— Нет, ничего.
Я беру одеяло, расстилаю на траве, ложусь. Девушка садится рядом.
Смотрю на звезды. Они так близко, они так заманчиво ярки. Мне не хватает лишь прозрачных тонких крыльев — чтобы взлететь и разбиться о невидимое стекло…
— Вика, тебе не одиноко здесь, в глуши?
— А почему ты решил, что это глушь?
— Звезды слишком яркие.
— Нет. Здесь хорошо…
Она ложится рядом, и я сдвигаюсь на одеяле, чтобы нам хватило места.
— Ты любишь небо? — спрашивает Вика.
— Да. Я люблю смотреть на звезды. Только совершенно не знаю, как они называются.
— А зачем им наши имена… — Вика касается моей руки. — Смотри, упала звезда. Прямо над нами.
— Мы можем пойти и поискать ее, — серьезно говорю я. Вика отвечает не сразу, и я с ужасом понимаю, что сейчас придется вставать.
— Нет, — решает она. — Ты на ногах не держишься, Стрелок. Мы ее поищем утром. Звезда как раз остынет, и можно будет взять ее в руки.
— Утром слишком светло, — замечаю я. — Лучше завтра вечером.
— Ты странный, — тихо говорит девушка. — Хорошо. Поищем завтра.
— Ты находила когда-нибудь упавшую звезду?
Вика молчит, но я чувствую, что она качает головой.
— Виртуальность отняла у нас небо, — шепчу я.
— Ты тоже это понял?
— Конечно. Мир уходит в глубину. В отражение реальности. Зачем летать к Луне или Марсу, если здесь уже доступны любые планеты? Пропал азарт. Пропал интерес.
— Зато развиваются электронные технологии.
— Разве? «Восьмерка» — это просто очень крутой «686»… — Я намеренно называю «пентиум-про» непринятым именем. — Ничего нового не родилось за последние пять лет. Топчемся на месте.
Вика тихо смеется:
